Пока я вмазываюсь в Индию, Индия вмазывается мной

Индия – это как если бы все ее красные, желтые, бурые, песочные, в стручок, в горошек аккуратные холмики специй были LSD, а LSD добавляли в любую еду под видом специй. Не знаю, многие ли приезжие чувствуют себя адекватными Индии. Может быть адекватными в Индии – да. Но адекватными своему я, со всем накопленным багажом знаний до настоящего момента жизни – не знаю. Мой багаж раскрылся и развалился. Мои знания играют роли, но совсем другого толка, они теперь играют в диссоциации. Меня постоянно мажет. Я отключаюсь на секунду, чтобы следующие десять минут провести в пространном разговоре с первым встречным. Говорить обо всем, на неизвестных друг другу языках, похлопывать и обнимать, глядя слегка мимо лица. Уже в стороне от встречи я рассматриваю фатуумного рецепиента и удивляюсь, что это было. В моем блокноте случайный прохожий напишет в столбик пять телефонных номеров, три из них повторяющиеся. Диалоги заканчиваются на середине фразы. Слуховые галлюцинации все причудливей. Нераспознанные энергии гуляют там сям.

Это не анекдотичные ситуации для рассказов в компании, типа: мы с водителем пели «ой мороз, мороз», а рядом дрались обезьяны. Это обыкновенно одновременно подающие голос (поддающие голосом) корова, слон, коза, собака и фейковый баба-гуру, который поймав меня за взгляд, замирает, драматично выпучивает глаза, поднимает указательный палец и говорит волшебным голосом мудреца из болливудских картин: «лисен-ту-ми…». Мимо проносятся армия мотоциклов и армия моторикш, они все заодно, они пытаются загудеть насмерть автобус с поющими в открытые окна пассажирами, но у автобуса гудок как у парохода, его не перегудишь. Узреть Лисен-ту-ми – это то, чего требует от меня Индия. Это то, что накрывает. И только сирийский православный хор мужчин и девочек под гигантской красной перевернутой, тоже мигающей звездой в сирийскую православную рождественскую ночь на 24 декабря несет обломки веры в действительность. Тоже мигающей - потому что под ногами неистово мигает меню мороженого, почему-то в негативе, так что все ванильные шарики и вафельные трубочки выглядят приманками преисподни любителей сладкого, и в конце концов я замечаю, как мигает вся улица целиком - в такт перестуку прессующего колеса на механизированном аппарате, производящем сок сахарного тростника и начинаю верить, что вся иллюминация вокруг держится на этом перестуке и, если колесо остановится, цепь тут же разомкнется и свет погаснет. В этом мире можно быть Смектой Левиафановной с тремя ногами и запросто оставаться неприметным человеком.

Я пытаюсь мимикрировать, что раньше получалось быстро в любом месте. Мексика, Кавказ, Финляндия, Украина, Бразилия, Алтай - можно подключаться к каналу, ввестись в артерию места и нерв культуры забьет у меня в переносице. Я одалживаю нейронную сетку у местного жителя и живу. Чувствую, как здесь чувствуют. Индия мажет. Я могу обонять звуки и форму, слышать запахи. Я осязаю густоту пространства. Если бы у меня был подходящий нож (который, наверное, тоже бы мазало), я мог бы отрезать кусок пространства и съесть его. Но есть его не очень-то хочется. Оно слишком густо и живо.

Все секунды разные, даже если смотреть в одну точку. Как будто, пока я моргаю, действующие лица говорят, а давайте-ка поменяемся местами! Это квазиспектакль жизни.

Раз. Парень подбоченился, хамски кадрит девушек. Кричит им на расстоянии неприличное в тишине парка. Девушки идут по длинной улице и свернуть некуда. Стараются не смотреть в его сторону, одергивая на себе одежду.

Два. Я моргаю.

Три. Ветрено. Парень не идет, а ковыляет на инвалидных изогнутых ногах по пустой улице. Движения особенно кривые на фоне гибких ветвей деревьев. Каждый шаг - борьба. Или

Раз. В грязный переулочек сворачивает грязный бедняк, замотавший шарфом лицо.

Два. Моргаю.

Три. К озябшему и замотанному в шарф преподавателю подбегает коллега и взяв его под руку обсуждает университетские дела. Они пьют чай с молоком.

Противоречия? Страна контрастов? Одни желают дотронуться до моей белой кожи. Другие стараются не прикасаться, помещая в иерархии между свиньей и неприкасаемыми. Я тужусь, но не считываю индомимику, индожесты, отношение к моим поступкам.

И вот, намедни, в районе пяти вечера, когда солнце покраснело и вкатывалось в голландский дом, пустой каменный проем без ворот, сплошь увитый буро-зеленым, в тон каменной кладке, плющом; когда четыре козы собрались головами в крест и бодались с одной стороны моста, а с другой стороны женщина поднималась на цыпочки и закрывала гнилой палкой голубые ставни окон вдоль причудливо черной от ливней стены дома; когда болотистая река колыхалась под ковром из мусора разных цветов пластика и речных растений такой плотности, что сверху стояла и плыла цапля; когда вороны подняли шум и крылья над трупом рыбы, когда впереди в резные ворота изысканного отеля Spice Harbour въезжал кортеж из ролс-ройсов, а за моей спиной дальнобойщик уступал дорогу велосипедисту, перекрыв улицу, я стоял на темнеющей под уходящими лучами солнца бурой дороге, смотрел на одиннадцать масок Санта Клауса с красными лицами и белыми бровями и впервые меня отпустило. Я наконец-то примирился, почувствовал себя дома и лизнул на ходу мороженое, пока кто-то на ходу сморкался и обгонял меня – ведь он спешил на происшествие, на соседней улице собралось сорок человек, уже больше, и три полицейских с одной палкой, а четвертый полицейский был полуполицейский, потому что вместо штанов на нем мунду, ткань, обернутая вокруг пояса. Вот он, в форменной полицейской фуражке, в рубашке с погонами и банном полотенце на бедрах, подгоняет зазевавшуюся на дороге машину для гольфа со специальными гостями международного биеннале, они едут на фильм Красная Армия Японии, а в старом доме забаррикадировался неизвестный, хочет покончить жизнь самоубийством, и все ждут, когда же начнется, но он не спешит и никто не спешит, даже самоубийства здесь подчинены закону размеренности, а бородатый сосед самоубийцы торчит в распахнутом окне и смеется, в соседнем подъезде отделение коммунистической партии, кувыркаются серп и молот на красном флаге, влево косит с большого портрета Эрнесто Гевара, Ленин и Маркс ждут самоубийства, и вот раздался гудок парохода, от которого у соседнего дерева снесло стаю ворон и попугаев - это уже настоящий крупный карго, не стесняясь, мощно вплывает в залив передо мной. Я вежливо перешагиваю и перешагиваю спящих на земле, кого непонятно, они накрылись с головой пледами.

Я неуклюжая белая куколка вмазанная в кипишное полотно Индии. Белая куколка, которая не станет здесь пестрой бабочкой.

Еще один богогласный протяжный гудок карго. ЛИСЕН ТУ МИ! Реклама отбеливающего крема и переодетые в индийцев форинерс. Яхт-клуб и свастика. Многорукий Иисус. И все сначала.

Индия берет от меня все что я даю, добавляет в свой коктейль и живет в ожидании следующих эмоций.

#дорога