Поющие в метро

СПЛАВ

Вообще, что такое сплав в моем случае? Ты берешь 15-25 килограммов надувно-каркасной байдарки, везешь ее на реку. Надуваешь, собираешь, гребешь по реке и выходишь на всяких интересностях. Церковь деревянная, место с песочком, где хорошо искупнуться, или деревня с магазином (!). Еще в Архангельской области туристов сплавляют на плотах – услуга в местных самодельных турагенствах. Там палатки прямо на плоты ставят. Впечатления аккуратные и недорого. Видовые сменяющиеся картинки хорошо продаются, и главное, бесплатны для организаторов. Для туриста тоже резон. Сначала я загружаю глаза и уши на заработках в мегаполисе, потом на заработанные деньги разгружаюсь в тех местах, где денег нет.

Работа в команде, укрепление товарищества, неудобства, топор, чеснок, хлесткий ветер, преодоление, костры, закопченные железные тарелки, увечья, комары-мошка и другие чесания подзапущенного в автоматизированном городе мужества.

Это все, что важно знать о сплаве, для того, чтобы перейти к автоматизированному городу.

КТО Я?

- Ты напишешь про свое путешествие в прошлое? – спрашивает Марина с работы.

Я рекламщик. Я помогаю большим компаниям продавать не продукты, а эмоции. И уже видны тотальные результаты моего рядового успеха. Девочка 2-3 лет идет с розовым шариком на золотой ленточке в руке. С двух сторон рядом идут родители. Баах! – шарик лопнул. Девочка растерянно смотрит на висящую рваную резиночку, спускающуюся на бесполезной нитке на асфальт. Поднимает ее, оценивает… Через секунду только что праздничный шарик остается лежать на ступеньках, а семья уходит не оборачиваясь, чтобы сосредоточить взгляд на новых приятных вещах.

Я живу в мире, где прошлое заканчивается со скоростью твитов.

Я живу в мире, где каждый освобождает себе как можно больше пространства вокруг, тут же забывая о прошлом, и с уверенной требовательностью потребителя, оплатившего интернет в начале месяца, идет в будущее.

Я живу в мире, где государства вместо того чтобы смотреть в космос, толкаются границами и ракетами, а научные открытия сводятся к прицениванию – можно ли взять их на вооружение. Я не помню, как зовут моих прабабушек. Президенты начинают войны на открытии Олимпиады. Мое будущее – это кто победит в войне. Политики убивают чужими руками, чужие руки убивают политиков. Это происходит так давно, и тема поднимается так часто, что даже скучно. Скучно! Круто, да?

Остается мчаться вперед. А. Нет. Притормозим в 1864 в конце повести Лескова:

«Кто не хочет вслушиваться в эти слова, кого мысль о смерти и в этом печальном положении не льстит, тому надо стараться заглушить эти воющие голоса чем-нибудь еще более их безобразным».

Единственное место, где я был свободен, это моя мысль. Пока не стал участвовать в брендинге. Айс? – не айс? Я живу он-лайн и не выхожу под небо, когда идет дождь. Дождь не совместим с офисом или кафе.

Кто я?

ЧЕК ИН. АРХАНГЕЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ, РЕКА ПИНЕГА. ЛЕТО 2016.

- Мужчины, будете пить в поезде, составим протокол.

Это обращаются к нам в населенном пункте Карпогоры полицейские с лицами 19 века.

Мы трое воняем пятидневными береговыми кострами, чесноком и алкоголем. У меня в руке полторашка пива, которую я вынес из чайной. Просил водки, но продавщица, состарившаяся в попытках зажить женщина с рассеченной губой, посмотрела недоверчиво. Ясно, чужим не продает.

Мужчины. С этим обращением я сразу догнал свой возраст и стал старше на 35 лет. Конкретный Крайний Север, Архангельский край, без надсмыслов и самоообмана. Здесь всему свое время, дата и место в реализме распорядка жизни. Правосудие натуральное, без добавок и красителей. В то время как в столицах не каждый Сын Партии сядет за убитого человека, здесь идут на тюрьму за спизженный напильник. Один повадился у рыбаков сети обворовывать – нашли в сетях самого. Емко. А в переводе на восторженно-правозащитный – убили вора, который воровал у браконьеров. Два берега восприятия – один на понятиях, другой на цивилизованном языке. Хотя если вдуматься в слово цивилизованный, то оно нецивилизованное, так как маркирует монополию на существование. Вся площадь Земли населена цивилизациями и ни одна из них не может отнимать у другой права на существование.

Мотивы преступлений переводятся с потерей смысла для граждан с европейским менталитетом. Вот поехали солдаты-срочники по реке, ночевали в охотничьих домиках. За собой после ночевок эти домики сжигали. Конечно, народ хотел их к себе забрать на суд, но этих срочников укрыло командование в военной части. Все, что не в государстве, не в магазине – само решается. Какое там интернет-пиратство. Самое настоящее – речное! Со своими гаджетами, дымовыми файерами и свистком против медведей в рюкзаке я чувствую себя клоуном. Встреча с медведем кажется чем-то особенным, притягательным и таинственным. Так же, затаив дыхание, я стою над жерлом действующего вулкана и вглядываюсь в серные клубки дыма внизу.

Это место из тех мест в современной России, где никто из граждан не влияет на судьбу страны, да и сама страна не влияет на их судьбы. Где никто не ворчит, что дороги не ремонтируют, потому что их нет. Где памятники погибшим воинам выше зданий администрации. Там в лесах прячутся монахи, а еще дальше беглые зеки, и не добраться туда толком никак, кроме реки, но кто к ним будет добираться. Там девушки при виде заезжих парней смущаются друг другу в линялые плечи, показывают пальцами. А местный парень в кофте Я - РУССКИЙ юрк в магазин за сиськой пива - и в «москвич», по своим делам.

Вещи называют своими именами. Все как оно есть. Никакого позиционирования. Племя в футболках с английскими словами, но буквы им ничего не говорят и ничего для них не значат. Город волнами накатывает на берега. Откатываются волны, оставляют за собой мусор на глазах и ушах деревень, но пока не навязнет на зубах, никто убирать не будет.

Учить народные песни ездят в большие города, по записям голосов своих мам и бабушек, сделанных студентами в начале 90-х у них же в деревнях. Хотя – зачем им?

Деревня Ваймукша. Тетя Тамара подвезла к протертым деревянным ступенькам сельпо в велосипедной корзинке молока в пластиковой бутылке. Разговор начался с ходу про подражание Западу, русский язык уходит, названия все нерусские и запела песню конь бежит колокол звенит. Выпивший друг ей подпел.

Я задумался, а как умирает язык? Каким диалогом попрощалась с миром живая латынь? На последнем дыхании слова языка, перед тем, как он станет мертвым, вместе с последним его носителем, обращены куда? к животному? к дереву? Как умирает последний голос – просто заваливается набок - язык высох и небо разложилось?

Кто по-настоящему убивает язык, кроме меня?

- Мама умирала, я ей и говорю ты же меня петь так и не научила! Все некогда было, все время за работой. Песням научить не успела.

Бутылки, тягучие и хрустящие бутылки. Пластиковые донышки разрезаются и превращаются в раскрывшиеся цветы на палисадниках. Или в пальмы. Коричневые туловища идут на стволы пальм, зеленые – на пальмовые листья. Кушкопала, Шардонемь, Еркино – в пальмах. Вечнорастущие у поленниц и рукомойников. Я сижу под березой с сиськой «Очакова». Она тоже станет пальмой.

Там времена, а не периоды. Честно говоря, даже не хочется анализировать. Погода непонятная. Сначала я обгораю, следующие два часа гребу против ветра в дождь и плюс пять.

Итак, мы едем дичиться. Театральный звукорежиссер, рекламный копирайтер и музыкальный продюсер. «А вы студенты?» – местные никак не могут понять зачем нужно взрослым мужчинам таскать на себе две байдарки и три рюкзака на расстоянии в тысячу километров от дома. Романтика человеческой жизни северянина коротка как затемнение белыми ночами, время, когда ты можешь остаться наедине с. Шум леса над рекой в деревне, ритмичный шансон в городе, с топором на чурбачке и берданкой на крючке. Остальное – блажь.

На Крайнем Севере нечего делать. Там трясет, вытрясывает всю шелуху. И самое интересное, как выглядит человек без шелухи. Душевное обращение к поморам «бог в помощь!» повисает в воздухе. Первые дни я просто сплю в байдарке, разогретый солнцем и горячкой, за это друзья зовут меня Спал Сплавыч Гребунов.

Вся жизнь строится вокруг реки, спускается к реке и стекается в Северное море. Реки - это солеварение, сплав древесины, рыбалка, охота.

Выход к Северному полюсу обжили угро-финны, их этнический колорит окаймляет ворота многих русских полярных экспедиций, осваивающих Север. Здесь живут медленные, обстоятельные мечтатели. Парус – символ этого освоения, парусам посвящены залы Северного морского музея и музея края в Архангельске. Здесь я узнал о подвигах Седова и о поисках пропавшей экспедиции Брусилова. У России есть свои мореплаватели с потрясающими историями.

История монастырей региона наглядно передает историю института веры на службе. Сначала монахи занимались в деревянных коммунах самосовершенствованием. Затем набрали популярность и уважение и… получили вместо самосовершенства крепостных работников в услужение. А в итоге царские монастыри стали местом политических ссылок. Максимально утилитарное использование. Архангелы - отдельно, Архангельск - отдельно.

Медленно, вразвалку по воде, по берегу и по твердой деревенской земле идем от края деревни внутрь. Это всегда предвкушение знакомства. Его ни с чем не могу сравнить.

Дверь, подпертая доской снаружи – значит дома никого. Доска стоит рядом с дверью – заходите, хозяева дома.

Кофты до пупка у женщин только у пьяниц. Но пьяниц нет.

Вайфай не пронзает облака.

Дети с чистым взглядом.

Северная йога – маленькие окна в домах сжимают и широкий простор, когда выходишь колоть дрова, разворачивает.

Живые деревянные, не дома - деревянные танки, на столетия врытые в землю.

Кушкопала. Нина показывает лучину, это тонкая щепа, которая вставляется в чурбак или светец и свет от нее отражается в воде, налитой в емкость под ней. Свет и безопасность. Лучина задает ритм дому, ее нужно менять раз в 15 минут, чтобы свет продолжался. Нина показывает деревянный саквояж, с которым ездили в город. А в Красном углу избы знакомились. Как в приложении Tinder, только хуже (по версии Tinder).

Деревни - бережные цветы. Не хочется вгрызаться. Поэтому нахожу взглядом бычок в траве и только после этого сам разбрасываю вокруг себя мусор. Я лежу в Ёркино у деревянного магазина. «Ой кто это у нас там» – замечает мой резиновый сапог в траве старушка. Я мажор. Загораю. Загар – помощник впечатлений из отдыха. Стирается загар - стираются впечатления. Спустя две недели смотрю в зеркало, вижу побелевшую кожу – вроде и не был нигде. Под рукой теплое пиво, в сапоге смартфон. Действительно, я - «студент». Мыслю – значит существую! Достаю смартфон, делаю селфи, проверить насколько опухло лицо. Когда-то для идентификации люди смотрелись в людей – как в этой деревне делают до сих пор, потом стали ориентироваться на зеркало, а теперь на селфи. Я и легко фильтрую мусор на лице и больше не отвечаю за мусор вокруг. Думая про мусор, вспоминаю реплику из подслушанного диалога двух артельщиков в поезде Мариуполь – Москва:

- Ты из дверей вагона метро вышел, двери за тобой закрылись и – все! Ты больше никогда этих людей не увидишь!..

Поэтому я легко прохожу мимо падающих на мрамор старушек, перешагиваю мимо отчего-то лежащих в вагоне на полу людей. У меня другие дела. Метро неестественно. Ты стоишь, за тебя едет. Выходишь обрывками, живешь урывками. Не то что мы по реке естественно движешься. Метро vs Река. Электрические столбы vs деревянные церкви, серьезные песни про космос vs космос. Серфингисты – да, космонавты – нет.

Зачем-то ледник Новой Земли, куда Архангельск провожает экспедиции, назвали Ледник Серп и Молот. Образованный человек относится к освоению как к собаке: дал имя, значит - приручил. Космос, Кося, Коська. Здорово придумывать названия всему. Заигрывать с неподвластными стихиями, так с песней. Про Большую Медведицу:

Чья здесь вина, может пойму,

Ты мне ответь,

Вечно одна ты почему,

Где твой Медведь.

Необразованный человек считает себя частью избы.

Шардонемь. На углах домов бревна навыпуск. На спилах - звезды по количеству участников войны. Я задумался. Наверное, война - последнее время и место, когда народ участвовал в жизни страны. И хранить эту войну для людей так же важно, как важно переносить ее на мир государственным

деятелям и возить за собой на политических роуд-шоу.

Я не верю в честную правду бедных людей. Поэтому не идеализирую чистую душу жителей деревень. На почту Шардонеми я зайти не смог, так и встал в коротком коридорчике между крыльцом с припаркованным почтовым велосипедом и залом обслуживания. Внутри, в деревянном офисе, в темноте три человека образовывали очередь, и деревянная доска поперек помещения на уровне груди очерчивала границы помещения. За доской никого не было и ничего не было. Я не смог заговорить с темными силуэтами, стоящими друг за другом. Грустный шок сковал мои мысли и тело.

Смеркается. Река заворачивает и на ее повороте, над обрывом, стоит закрытая черная церковь 1700 года. Игорь увидел 30 палаток в лесу, поднимается ветер мы поднимаемся на колокольню начала 18 века, трехъярусную, из дерева. Меня укачивает, как только вхожу. Здесь на нескольких квадратных метрах кружит бурю время, а мне всего десятая часть от возраста этого завихрения.

Ваймукша. «Харвестеры» уехали на заработки в лес и предоставили нам водокачку. Запоздалое закатное солнце успевает просушить байдарки. Я ем сало с ножа, запиваю молоком. Совсем скоро мое тело будет прыгать по кузову грузовика наравне с мешками и рюкзаками.

Карпогоры. Степан Петрович в военном пиджаке, отличный мужик, познакомились в поезде, разгадывали вместе кроссворд. Не был в этих краях 15 лет. За 15 лет ничего не изменилось, сплошное разочарование. Плохие дороги. Я потерял номер телефона Степан Петровича, а ведь он давал мне его как самому надежному из группы. Прости, Степан Петрович, я турист!

Возвращаемся в Архангельск. Пока кувыркаемся в кузове, краем глаза в трепещущую на ветру прореху брезентового полога замечаю, как по дороге растут дома – от одноэтажных деревянных к двухэтажным панельным, и даже трехэтажным с городской аллеей тоненьких березок. Я возвращаюсь, как возвращался с гор, когда стоял перед тремя видами вафель и не мог выбрать, не мог даже понять, по какому критерию выбирать, я забыл все эти субкритерии. Только что мне еще не нужно быть активным гражданином – выбирать из десяти марок хлеба, решать каких друзей фейсбука встряхивать письмами счастья, проводить гей-парад или нет, андроид или айфон, закапывать бюджет в плитку или плитку в бюджет, наш или не наш…

Только что мне было проще, чем выбирать вафли. Да или Нет вместо всех Да, где каждое датее другого. Поздороваешься с натруженной мозолистой завалинкой – не двинется загорелое лицо, не выдаст внимания, а повернешься спиной, зайдет за избу - и уже выглядывает из-за угла – кто такие? Русские индейцы, сильные люди без селфи и даже дальше – без зеркал в доме, живут в событиях погоды, времени года и природных ресурсов.

- Если по каким-то причинам ты приезжаешь жить в Архангельск, то через полгода начнешь увлекаться рыбалкой, потому что делать тут больше и нечего. А через три и охотой, – по-своему раскрывает мой друг значение понятия «волей-неволей».

Гуляет Архангельск. День пограничных войск. Парень в офицерской фуражке и спортивной куртке идет выгнувшись вперед, козырек на затылке. Кидает окурок в продавцов солнечных очков. Мимо мчит джип с флагом пограничных войск над задним окном.

Иду по улице Вознесенская. Многоэтажки сопровождают меня историей в граффити: #путешествуй:) #читай #hate you

«Денежный Петр» удостоился изображения на пятисотрублевой купюре в качестве символа истории и силы ВМФ России. Деньги - самое дорогое место для рекламы.

Женщина босыми ногами пинает разбитые пивные стекла с дороги.

На набережной Северной Двины спортивно одетые взрослые велосипедисты ведут разговор.

- Езжай к проституткам.

- Они старые.

- Зато из Москвы.

- Да далеко стоят…

- Вон там, за кустами.

Вам к проституткам, нам в баню.

Таксист по дороге сухо роняет: туристы едут к нам за экзотикой.

Так-то. Церкви, люди, лес – теперь это экзотика.

- У каждого своя лавка, - прояснила тетя Зоя-банщица, вручив нам сланцы напрокат. Мужики сидят широко в небольшом кафельном помещении, каждый на своей лавке, молчат и нагнувшись смотрят в пол себе под ноги. Кто-то встает и уходит в парную. Кто-то выходит и садится молчать, думать или тупить.

Американский ученый добрался до Мачу Пикчу и вывез весь город, кроме стен, в США. Чтобы не пропало. Я тоже приезжаю за своим аленьким цветочком, прокладываю к нему дорогу и забираю в мск, если очень хочу. Я не даю жизни другим, и неизбежно, в доказательство правильности ужимок, отказываю в жизни себе.

Темнеет. Мимо окна летит сторона леса. Уютно качает старый вагон, рельсы тянут, переходя на нереальный цельнометаллический вой, поют оду аду. Ребята спорят о тональности и ритмике этих звуков. Мы в купе втроем, пьем водку из железных кружек, занюхивая пары напитка обгоревшими рукавами кофт.

Москва. Утром выволакиваем из поезда рюкзаки и сумки на перрон, красивые, лесные, у меня топор на поясе. Три парня деревенского вида, опаленные красным деревенским загаром, околачиваются неподалеку. Видя нас, оживиляются, слышу один убеждает других «дай подойду, спрошу откуда». Искренне, как выпивший ребенок, спрашивает, с Архангельска ли мы приехали.

- Что надо? Да, приехали, – грубо и раздраженно отвечаем мы. Совсем не так, как разговаривали с такими же в деревнях Архангельской области.

ПОЮЩИЕ В МЕТРО

Косые парни с рыжими ресницами, ватники в расхлестанных штанах и гнилых кроссовках, косматые юноши с дешевыми рюкзаками и в джинсах-поленьях, рваненькая старенькая библия в руках, деньги, замотанные в целлофановый пакетик, поющие в метро - все это выглядит уродливо, пока не сходит с подиума и не покидает конкурс нечеловеческой красоты.

Так бывает, когда погасает экран гаджета и вдруг вы видите свое лицо.

А свой смартфон я все-таки посеял, когда сели на мель у Красной горки. Пусть будет инициация.

Помню, как мужчина, спасенный из разрушенного ураганом дома в США, сидел на мосту с другим спасенными и в состоянии шока начал онанировать. У него тоже была своего рода инициация.

Поющие в метро это… – попрошайки и пьяницы, вот что всплывает в моем монетизированном сознании. Но есть и другие поющие. Это те, кто поет в вагонах, облокотившись на поручни, излагают известные песни и про себя я, и, уверен, все мы подпеваем им, хотя столичное достоинство противится. На перегонах их не слышно, а на остановках я молюсь, чтобы поезд быстрее тронулся, пока самые несдержанные пассажиры перешагивают в другой конец вагона.

Поют они в гремящей железной коробке, а в глазах у них поля и реки.

Нет, Марина, это не путешествие в прошлое. Это путешествие в старое настоящее, от которого я, как русский турист, путешествующий по России, предпочитаю отвернуться. Русский турист в России включает защиту от безнадеги. Я вижу откуда произошел, свою дремучесть, язычество и изнасилованные поколения. Чувствую отстраненное сожаление от того, что в прошлом оставил лучшее - смекалку, ломоносовых, декабристов и то, что не сохранить в музеях. Я вижу потерянность. Искренность становится объектами для мемов. Народ умещается в фотокадр. Архангельская область становится экзотикой. Ледник Серп и Молот тает.

Москва, 14 июля, отличный день для того, чтобы рассказать эту историю и показать ее героев. Никакого остросюжетного вымысла, только одетая в конверс правда.

Фото: Egor Dobrovolskiy © 2016